Вести из Боснии приносили беженцы. С их появлением оживали все — и взрослые и дети. Отец и дядя расспрашивали о передвижении воинских частей, о своих домах, а Лену с Влайко интересовало только одно: остались ли в живых их друзья.
Беженцы рассказывали, что деревни сожжены дотла, люди разбежались, бегут все больше сюда, переправляются через Дрину. "Да теперь в этом направлении будут наступать, — говорил дядя сердито. — Ну что за народ! Стадо — оно стадо и есть. Стоит пойти куда бы то ни было — и все за тобой бросаются. Так можно и головой поплатиться!.."
По слухам, многие беженцы именно на Дрине и поплатились своими головами. "Черный легион" гнал их до самой реки. Кого не убили, сбросили в Дрину…
"Сбросили в Дрину! — с ужасом думала Лена. — И наверняка все утонули. Потому что кто переплывет такую реку? Никто!" Девочка в страхе жалась к отцу, к дяде, то и дело спрашивала: "Ведь Дрину невозможно переплыть?"
Эта река и жуткие рассказы, связанные с ней, надолго лишили Лену покоя.
Йоле и Раде лежали высоко на склоне горы. Трава была шелковистой, небо над головой — теплым и ласковым. И все вокруг казалось спокойным и мирным. Но на душе у ребят было тревожно.
Раде нетерпеливо ерзал, беспокойно посматривал на брата. Йоле же сохранял выдержку, вглядываясь в простиравшуюся внизу долину.
А внизу, в их родной деревне, чего только не было. Солдаты, лошади, скот — и все это двигалось, суетилось, шумело. Очевидно, шла подготовка к выступлению.
Всем этим сборищем командовал офицер в форме и папахе, Йоле казалось, что он понимает приказания офицера: солдатам построиться, скот перегнать, этих гадов в черном — назад. Затем приказ всем замолчать, несколько слов солдатам и — шагом марш!.. Наверное, и сам Йоле так бы распорядился.
Колонна двинулась. Впереди вышагивал отряд — все в касках, с пулеметами, снаряжением. За ними — солдаты с винтовками. Потом — мулы, полевые кухни, телеги. А слева, чуть позади, эти прихвостни в черном тянули на веревке волов, гнали стадо. Офицер в папахе гарцевал впереди всех, прямой, подтянутый. Он не оборачивался: уверен был, что колонна следует за ним.
Йоле перевернулся на спину.
— Все так, — сказал он. — Все правильно.
— Что? — спросил Раде, тоже переворачиваясь на спину.
— Да ничего, — ответил старший брат.
Малыш не понимал, что происходит внизу. Он видел немцев, хозяйничавших в их сожженном селе, и вместе с ними — чернорубашечников, тащивших за собой награбленное. Но с расспросами к Йоле не приставал: еще отошлет назад, и он не выполнит первое свое задание. Раде гордился тем, что Йоле взял его с собой. "Эх, мне бы сейчас обрез!"
А Йоле мечтательно смотрел в ясное весеннее небо, такое далекое от всего — от земли, от войны… Каким оно будет, когда война кончится, когда умолкнут последние выстрелы? Кто знает… Вероятно, небо останется таким же безмятежным: что ему за дело до людей, которые убивают друг друга!..
А на земле — будет ли на земле все так же, спрашивал себя Йоле и не знал, что ответить.
— Нет, все будет по-другому! — говорит он громко и переворачивается на живот.
— Что будет по-другому? — спрашивает Раде, тоже переворачиваясь.
— Ничего, — снова отвечает Йоле, глядя вниз, на сожженное, опустевшее село.
— Ну так что, идем? — торопит брата малыш.
Они тайком от матери решили сходить в село и принести картошки, закопанной в огороде Момира.
— Пойдем, — ответил наконец Йоле. — А один ты пошел бы, не побоялся?
— Нет, один — боюсь, — ответил Раде. — А с тобой ничего не страшно…
— Я тоже один боюсь, — успокоил братишку Йоле. — Ну, пошли!
Они стали медленно спускаться со склона.
— А вдруг немцы вернутся? — спросил Раде, вприпрыжку сбегая вниз.
Йоле остановился.
— Слушай, малыш, — сказал он серьезно. — Во-первых, немцы не вернутся, если уж они ушли. А во-вторых, не болтай так громко и раскрой пошире глаза да поглядывай по сторонам.
Раде, хоть и обиделся, все же понимал, что Йоле прав. Он постарался идти осторожно и то и дело оглядывался по сторонам. Вокруг не было ни души.
На околице Йоле замедлил шаги. Он даже немного согнулся — совсем как Момир в тот раз. И так же, как тогда Момир, сказал братишке:
— Раскрой глаза пошире и смотри!
При воспоминании о Момире сердце Йоле сжалось. "Интересно, где он? — думал мальчик. — Ушел ли в партизаны?"
Тем временем подошли к первому огороду. Йоле огляделся и, отдав брату мешок, ловко взобрался на ограду и соскочил по другую ее сторону.
— Давай мешок, — сказал он Раде, — и лезь сюда.
Наверное, от страха, что оставался за оградой один, Раде в мгновение ока вскарабкался на ограду. Йоле протянул ему руки:
— Прыгай! Сначала походим по дворам, а после пойдем за картошкой Момира, — сказал шепотом Йоле.
Под деревом они обнаружили немецкие патроны.
— Не вздумай собирать! — приказал Йоле брату. — Ищи только еду!
Они начали поиски.
Всюду на земле валялись клочья сена, соломы, лошадиный навоз. Ничего съедобного не попадалось.
Наконец Раде нашел несколько головок лука. Пощупав их, Йоле две выбросил, а одну положил в мешок. Подняв консервную банку, он перевернул ее и, увидев там остатки мяса, протянул банку братишке.
— Ешь сам, — отказывался Раде.
— Бери, раз тебе говорят, — рассердился Йоле, и мальчик послушно съел кусочек мяса.
— Вкусно! — сказал он.
Йоле довольствовался тем, что облизал палец. "Да, у этих фрицев, сволочей, неплохая жратва", — думал он, обшаривая глазами каждый кустик.