Йоле и Влайко окликнули их.
— Чего стоите? Слезы, что ли, льете? — закричали они. — Сдирайте шкуру!
Голова кружилась от работы, от летнего зноя, но ребята радовались, что нашли кожу для ремней. И совсем забыли об осторожности.
Тем временем из-за поворота шоссе показалось нечто странное. Ребята застыли на месте, завороженно глядя на приближающееся чудо-юдо. Захудалая лошаденка, двое мужчин, похожих на призраки в военной форме.
Ребята видели разную военную форму, но эта была какая-то особенная. Может, все прежние были ненастоящие, а настоящая именно эта? И непонятно, солдаты это или нет?
Двое остановились возле ребят, переговариваясь, показывая на Шарика, морщась при виде вывалившихся лошадиных внутренностей. Один из них кивнул, а другой, опершись на спину своей кобылы, прицелился. Ружье блеснуло на солнце. Ребята замерли. И вдруг раздался вопль девочки:
— Не смейте! Это моя собака! Не смейте!
То ли от ее крика, а может, инстинктивно почуяв опасность, Шарик поднял голову.
И тогда человек перестал целиться в собаку и повернул дуло в сторону девочки. Глаза Лены расширились от ужаса. Это длилось мгновение, но ей показалось — целую вечность. Потом послышался смех, и человек снова прицелился в собаку.
Прогремел выстрел. Шарик пронзительно завизжал. Кобыла, спотыкаясь, двинулась дальше. Двое мужчин тоже пошли, постепенно удаляясь. Вместе с ними удалялся и их смех.
Ребята бросились на землю. Если бы не блестящая гильза, не дымок, идущий от собачьей шерсти, и не Шарик, неподвижно лежащий на обочине, можно было бы подумать, что все это им приснилось.
В деревню партизаны входили колонной, с песней. Йоле узнавал их присутствие издалека — по волнению, которое вдруг охватывало его, и по той радости, что поселялась в душе. В эти дни он чувствовал себя свободным и счастливым, как птица в небе. Безбоязненно пригонял домой овец, не таясь, подобно вору, как приходилось поступать, когда в деревне были чужие.
Уже наверху, на пастбище, он начинал гадать, сколько их всего, сколько среди них девушек, сколько у них винтовок, сколько раненых. И заранее радовался, мечтая, что кто-нибудь подарит ему карандаш.
Вот и сейчас он подходит к Рыжему и, сияя, говорит:
— А мне карандаш подарят! — Радостно всматривается он в растянувшуюся колонну вступающих в деревню партизан.
— Фигу тебе подарят, — язвительно бросает проходящий мимо долговязый парень. — У них у самих нет, а не то что тебе давать, подпевала!
— Это кто подпевала, а? — как ошпаренный подскакивает к нему Йоле.
Обидно ему не столько из-за «подпевалы», сколько из-за самой мысли, что, мол, у партизан у самих ничего нет.
— Подпевала, подпевала! — дразнит долговязый и добавляет: — Овечье дерьмо ты получишь, вот что!
— А ну, подойди-ка! Вот ты у меня действительно получишь!
Йоле принимает борцовскую стойку, поджидая обидчика. А тот словно только того и ждал.
И опять вокруг сгрудились ребята, наблюдая за поединком, и опять Йоле старается доказать этим дурням, что он сильнее. Ему трудно понять, как они могут быть настолько глупы, чтобы раз и навсегда не запомнить: нечего им с ним тягаться, все равно он сильнее всех. Сколько раз можно это доказывать?!
Но он не прочь побороться. Ему даже нравится. Есть чем заполнить время перед тем, как идти домой, а заодно он покажет этому зеленому, кто такие красные и насколько они сильнее.
— Дай ему как следует, Буде! — подзадоривают длинного приятели. — Ты же выше!
«Да будь ты хоть вдвое выше, это тебе все равно не поможет», — думает Йоле, крепко зажав парня.
— Держись, Йоле! — слышит он голоса своих. — Не сдавайся!
Скорее небо упадет на землю, чем он даст себя победить. Это ведь борьба партизана с четником.
Йоле все крепче сжимает кольцо рук, делает резкое движение плечом, и вот уже длинный обмяк, а в следующее мгновение лежит на спине. Йоле — сверху. Его друзья ликуют. Йоле почему-то кажется, что эти восторженные возгласы слышат там, внизу, пришедшие в деревню партизаны. Ему того и надо. Довольный, он отпускает побежденного со словами:
— А карандаш мне все-таки подарят, понял? — И на всякий случай добавляет: — Или половину карандаша.
— Да плевал я, что тебе подарят твои партизаны, — со злостью говорит длинный, поднимаясь и отряхиваясь.
— Мне всегда что-нибудь дарят, — продолжает Йоле. — А тебе что дают твои четники? — поддразнивает он.
— Так я тебе и сказал, — бросает в ответ долговязый и уходит прочь.
— А у него есть целая сумка патронов, — отвечает вместо него какой-то маленький мальчик, убегая вслед за длинным.
Целая сумка патронов… Йоле с Рыжим переглянулись.
— Кто же ему дал патроны-то, чтоб он провалился? — спрашивает Йоле Рыжего, когда они гонят домой овец.
— Да кто ему даст? Стащил небось, — высказывает предположение Рыжий.
— Стащил, говоришь? — задумчиво повторяет Йоле и многозначительно смотрит на Рыжего.
— Конечно, — отвечает Рыжий.
Оба замолчали. Ребята гурьбой шли рядом с ними.
— Я знаю, кто такие пролетарии, а ты — не знаешь! — слышится детский звонкий голосок.
— Ну, кто?
— Это те, которые пролетают по деревне, — уверенно отвечает мальчик.
Лена рассмеялась. Рыжий обернулся, взгляды их встретились. Ее улыбка почему-то сразу же погасла.
Вечером Йоле и Рыжий ходили по дворам, с любопытством подсаживались к бойцам, которые чистили оружие. Ребята спрашивали, как его разбирать, как стрелять. Хотелось хоть немножко подержать винтовку в руках.